Опущенные ресницы, прикрытые веки. Темно и тихо. Сыро и холодно.
Рваный пульс на висках колется гулким эхом в сознание, распирает изнутри больную пробуждением голову. Сердце – ткач-паук, – все еще толкает по венам морфина капли, вместо благоговейного успокоения теперь дарящие сухость связок, болезненно втекающую в мышцы истому. Это пройдет. Это всегда проходит. Не сразу, со временем. Больно – вставать на ноги. Тонкие белые пальцы – едва не сами кости, грозящие вылупиться из скорлупы бледной плоти, – ощупывают склизкий камень, находят себя принадлежащими телу, сидящему в застенке мертвого водостока. Мертвого – для города, которому принадлежит, но не для новых обитателей его заброшенных тоннелей. Закупоренный капилляр паутины подземных артерий, один из множественных очагов некроза на гигантском теле Равенстерна.
Там, за стеной – шум. Спор. Любопытство царапается, лезет из чернильно-сладостной тьмы в границе между душой и сердцем. Шипение жалит ухо – Феликс знает, кому оно принадлежит и пальцы осторожно дотрагиваются до склизкой от влаги коллектора чешуи. Знает так же хорошо, как помнит голоса почти всех подопечных, не вытесненные из разума даже под ветвящимися метастазами сна. Среди шторма голосов только один лишний – сворачивается в слова, язвящие слух тем, что несвойственно аспидам. Наивной безмятежностью.
Граненные осколки разговора разбиваются о потревоженную каменную тишину убежища и жадным звоном проносятся по его стенам, вещая прозвище главаря. Неправильное, искаженное – извращенное?..
Нужно вмешаться. Ведь его требуют.
Вуаль нечесаных волос, измаранных концами в коллекторской грязи, небрежно собирается в одну копну, перебрасывается вперед – в них еще больше седых нитей, чем было раньше. Канализационные тени ропочут под ногами, шепотом приносят намеренно нескрываемый стук каблуков обуви. Взгляд сном замутненных глаз медленно облизывает присутствующих – задерживается на посыльном, стараясь ухватиться за него, боясь рассеяться на прочие объекты в поле зрения. Неряшливым движением изогнувшееся запястье трет глаз, оставляя после себя черные разводы сурьмы по лицу перед тем, как Феликс делает еще один шаг вперед.
Кротко обращается ко всем присутствующим, но смотрит не на них. Даже не на посыльного, хотя взгляд Змееносца определенно принадлежит его направлению – только уходит сквозь него, куда-то в пустоту, которую паренек закрывает своим телом.
– Кто этот чудик?..
Фарфоровый голос тихий, ровный. Бездушный – как лицо говорящего. Стихает вокруг оживленное болтание – в пульсирующем ожидании того, как поступит главарь. Тот не спешит: чувствует пальцами гладкую чешую безмолвной питомицы, покуда рука другая разворачивает взятое из рук парнишки письмо. Медленными, рубленными движениями. Она все еще жжется фантомной болью – возле следа от иглы, пронзившей вену. Подрагивающие пальцы упорно сжимают бумагу, глаза бегут по чернильным строкам письма и намеренно игнорируют не исчезающее присутствие постороннего. Феликс отрывает взгляд от свитка – и слышит, как на пришитых к смущенному лицу посыльного губах расцветает вопрос о вознаграждении.
Доселе флегматично-сонный юноша косится на линга – приподнимает бровь с таким видом, будто увидел вместо него костяного паука со скалу размером и тихо, едва ли не обреченно вздыхает.
Выкрашенный черным ноготь царапает бумажную материю, извлекая приложенный «подарок».
– Твои меры, – с трудом сдерживая зевок, поясняет «тощий блондинчик». Не спешит выпускать чужие пальцы из клетки собственных, которыми накрыл врученную гонцу плату – оными же сжимает ее вместе с притягательно теплой ладонью живого существа. С плохо маскируемым в слюде глаз удовольствием смотрит на тень смешанного с беспокойством смущения, пронесшуюся по юным чертам лица.
Не его лица.
– Молчать умеешь?.. Напоешь кому-нибудь об этом месте, – шепчут над веснушчатым ухом тонкие губы Змееносца, вынужденного вытянуться на носках, чтобы сравняться ростом со слушателем, – ..и Мята принесет мне этот кристалл обратно в пустой глазнице твоей головы.
Худосочная рука, спицей вытянувшаяся, указывает на безобидную с виду девчонку позади – с кинжалом, улыбкой бесстрастной стали ощерившимся в измазанных грязью коллектора пальцах. Ту, что одной из первых приветствовала незваного гостя. Несмотря на чумазый вид, понять происхождение прозвища этой крошки было легко – даже среди сырых запахов канализационной гнили от нее за версту тянуло ароматной мятой, словно девчонка хранила пучки душистого растения по всем карманам своей одежды.
– Ты ей не нравишься, кстати.

Отредактировано Феликс Нуаре (25.08.2017 16:16:04)